«Колесуха» — это название почтового колесного тракта в царской России. Амурская колесуха — это почтовая дорога, которую проложили от Сретенска через Благовещенск до Хабаровска через тайгу болота и сопки. Строили ее с 1898 по 1909 год. В те времена это была самая страшная каторга России.
Туда мы и отправились на майские праздники в путешествие на квадроциклах.
небольшой видео анонс
Пожары в Приморье испортили нам планы, но весну и путешествия никто не отменял — мы просто переиграли маршрут. Мы собрались в ЕАО (Еврейскую Автономную Область). Наша цель знакомство с Малым Хинганом. Времени для подготовки было совсем мало, но места очень интересные и в природном и в историческом плане.
В планах путешествия было посещение пещеры Старый медведь, заброшенных золотых приисков, попытка прохождения участка Амурского почтового тракта — «колесухи», как его тогда называли, попытка сквозного прохождения Малого Хингана с севера на юг, посещение заброшенного военного аэродрома времен Советского Союза и посещение найденного совсем недавно места крушения советского военного самолета времен второй мировой войны. Ну и конечно наша весенняя Дальневосточная тайга. Группа была окончательно сформирована 18 апреля.
В начале 1898 г., через полгода после окончания строительства Уссурийской железнодорожной магистрали, Приамурский генерал-губернатор возбудил перед правительством ходатайство о сооружении грунтовой дороги, соединяющей Хабаровск со Сретенском через город Благовещенск.
В том же году последовало разрешение на ее строительство и были выделены денежные средства из казны. Руководил строительством военный губернатор Амурской области генерал-майор К. Н. Грибский. Строительство началось от Хабаровска. С целью удешевления работ решено было использовать труд ссыльнокаторжан, которые, по мнению местного начальства, хорошо проявили себя на строительстве Уссурийской железной дороги, а также колесного пути от Хабаровска до Спасска. Для этого к месту постройки доставили с острова Сахалин 300 каторжан, которые вместе с заключенными, переведенными с Уссурийской железной дороги, составили команду в 407 человек. В 1898 г. численность подневольных строителей достигла 800 и более — к уже имевшимся присоединились из Нерчинской каторжной тюрьмы.
Летние дорожные работы того года состояли, главным образом, в сооружении, равнении полотна дороги, в рытье боковых и продольных водоотводных канав, постройке дамб, мостов, станционных зданий, устройстве через большие реки переправ, проведении вдоль пути линии телеграфа. Зимние работы носили подготовительный характер: заготовка пиломатериала, сооружение тачек, кольев и т.д. В первый же летний строительный сезон было проложено 52 версты дороги.
Более успешно пошла прокладка в 1899 г., так как ей предшествовал подготовительный зимний период. Летом ежедневно в работах участвовало до 400 человек. Они шли на трех отдельных участках: г. Хабаровск – ст. Поперечная, ст. Поперечная – село Надеждинское, село Надеждинское – ст. Михайло-Семеновская.
В тот год было проложено до 75 верст дороги, отремонтировано 43 версты. В следующем году проложили еще 95 верст дороги. Кроме того, было сооружено 31 большой и 5 малых мостов. В 1900-1901 гг. летом основные дорожные работы вело уже более 600 человек. На всех трех участках проведены 103 версты полотна, поставлено 10 станционных зданий, в том числе одно – двухэтажное. Построено 6 новых мостов общей протяженностью 225 погонных сажен, временные мосты заменены на постоянные. В результате, окончательно отстроен первый и второй участки, а третий — подготовлен к сдаче в эксплуатацию. Осенью 1901 г. часть строителей перебросили на IV участок (ст. Чирки – р. Биджан).
С начала зимы 1901-1902 года главные силы дорожных команд были сосредоточены на заготовке строевого леса в верховьях р. Биджан, возле хутора Бабстово, для искусственных и гражданских сооружений как для четвертого, так и для следующего, пятого участка пути (р. Биджан – Помпеевский перевал). Одновременно шла распиловка леса на тес, подготовка телеграфных столбов, изготавливались ручные тачки. Непосредственно лесозаготовками занимались до 300 человек, остальные — на плотницких работах по трассе (достраивали почтовые станции, сторожевые будки, летнее помещение Покровской почтово-телеграфной конторы).
В мае 1902 г. с острова Сахалин прибыла новая партия ссыльнокаторжан (200 человек), которых сразу же перебросили на четвертый участок для устройства земляного полотна. К концу года здесь уложено 57 верст полотна (из 63), на оставшемся пути — срезаны кочки, проложены гати. Кроме того, построено 38 небольших мостов, отверстием от 1 до 5 сажен и один большой — в 30 сажен. Начаты подготовительные работы по строительству моста через р. Биджан в 78 сажен. Из трех проектируемых станционных зданий закончены два.
Большая часть арестантов в зимний период 1903–1904 года была занята на подготовительных работах для дальнейших и весьма трудных работ на горных участках в Хинганских хребтах. В связи с этим летом 1904 г. предполагалось довести состав дорожных команд до полутора тысяч человек. Сверх того, предполагалось привлечь 300–400 ссыльнопоселенцев с Сахалина. Для этой цели испрашивалось у казны 245 тыс. рублей. Выделено было только 150 тыс. рублей, и от привлечения поселенцев пришлось отказаться. Но в 1904 г. впервые в практике строительства «Амурской колесухи» Главное тюремное управление страны прислало из Михайловской переселенческой тюрьмы 396 ссыльнокаторжан. Кроме того, опять же впервые, с разрешения Приамурского генерал-губернатора на строительство присылают арестантов местных тюрем (Благовещенска, Хабаровска и Владивостока). Таким образом, среднесписочный состав был доведен летом 1904 г. до 1052 человек. Увеличение численности работников на трассе создало серьезную проблему их обустройства. На Сутарском и Луговском перевалах, а также на р. Ашикане спешно строятся лагеря, каждый из которых вмещает от 300 до 400 человек. От Амура и между лагерями проложили временную дорогу.
В связи с началом русско-японской войны императорский наместник на Дальнем Востоке отдал распоряжение о необходимости скорого открытия сквозного движения между Хабаровском и Благовещенском, не заботясь об обустройстве пути и сосредоточившись только на самых необходимых работах.
Наметились и облегченные требования к обустройству дорог-времянок. Просеки прорубались шириной не более 7 сажен, канавы велись с двух сторон лишь там, где было крайне необходимо, ширина дорожного полотна уменьшилась минимально — до 3 сажен и лишь с очисткой от пней, корней и камней. В низинах и топях делалась подсыпка, устраивались гати с тем, чтобы они впоследствии становились основанием для дамб. Во второй половине лета успели провести дополнительные работы по изысканию трассы еще на двух участках пути.
С наступлением холодов большую часть арестантов распределили по зимним лагерям на Хинганских перевалах, остальных — мелкими партиями вдоль трассы.
На 1 января 1905 г. в дорожных командах состояло 733 арестанта. В течение года по распоряжению Главного тюремного управления на пополнение состава дорожных команд присланы в этот район из Московской центральной пересылочной тюрьмы («централа») 485 ссыльнокаторжан. Из тюрем Приамурского края направлено в район работ 145 арестантов. Во второй половине года к ним присоединилось такое же количество сахалинских каторжников, эвакуированных с острова вследствие захвата его японцами. В то же время в течение года убыль составила 737 человек (большинство по отбытию срока наказания) и, таким образом, среднесписочный состав работающих достиг 749 человек.
В 1906 г. арестантов, работающих на дороге, разделили на две большие команды: Сутарскую и Пашковскую. Сутарская команда расположилась в Хинганских перевалах, первоначально — в палатках с деревянными нарами, а к зиме переведена в полуземлянки-бараки. Пашковскую команду сформировали в июле 1906 г. Всего в тот год было пройдено просекой и с корчевкой ее от пней 26 верст и планировкой полотна — еще 60 верст. Кроме того, проложены времянки от Пашково до лагеря на Хингане 8,5 верст и от станицы Иннокентьевской до села Аркадие-Семеновскго — 28 верст. Одновременно велся ремонт дороги от станицы Радде до Пашкова (38 верст). Наряду с дорожным строительством, арестанты занимались возведением станционных зданий, прокладкой телеграфных линий, рытьем колодцев.
В 1907 г. численность арестантов на строящейся магистрали достигло максимальной величины — 1252 человека. Разделены они уже на четыре команды: Сутарскую, Пашковскую, Райчихинскую и Биджанскую. Дорожники-строители, как и планировалось, вышли на дорогу от села Михайловки на село Райчиху и от него на деревню Асташиху на р. Бурее. Точно также и на следующий год строители были разделены на четыре команды. В 1909 г. строители вышли на соединение с существовавшей колесной магистралью, связав два крупнейших города на Амуре — Благовещенск и Хабаровск — колесным путем. Арестанты работали на строительстве «колесухи» до зимы 1909 г. Тогда расформировали два последних арестантских лагеря — Пашковский и Биджанский. Достройку дороги в 1909 г. планировали проводить силами вольнонаемных рабочих, практика применения труда которых была приобретена четырьмя годами ранее.
Протяженность дороги составляла почти 2,0 тыс. км, на территории ЕАО – около 320 км. «Колесуха» начиналась у с. Покровки (возле Хабаровска), шла на Волочаевку и далее тянулась в юго-западном направлении через села Русская Поляна, Надеждинское, Чурки, Бабстово, Преображеновка, через Хинганский хребет выходила у с. Радде и дальше проходила по берегу р. Амура через с. Пашково на Благовещенск».
И мы уже давно знаем: «Колесуха» – это Амурская колесная дорога, что прокладывается между Хабаровском и Благовещенском, слушаем о порядках на «Колесухе» и не верим, добрых три четверти приписывая арестантскому творчеству, но на наши скептические замечания слышим в ответ:
– Ладно, авось, поверите. Вот погодите…
Мы «погодили», и мы убеждаемся; мы «погодили», и, угодив на «Колесуху», уже знаем, что рассказы о ней, слышанные и в Бутырках, и в Тобольске, и в Алгачах, и в Александровской централке, и в Смоленском централе правдивы и точны, как протокол. К сожалению, «сочинительства» нет. На этот раз арестантское творчество питалось фактами – голая правда, как всякая голая правда, ясна как божий день, неприкрашена – и поэтому жутка и кошмарна.
Встреча первая, у палаток тотчас же разъясняет все; дальнейшее – последующее – в полной согласованности с началом, а конец венчает это, – «Колесуха» не обманула, «Колесуха» не солгала устами тысяч каторжников, разбросанных по всей русской земле. Круг, взявший свое начало в маленьком польском городке, вбирает в себя новое звено – «Колесуху» – и, кто знает, быть может, это звено будет последним, окончательным и тем мертвым звеном, каким замыкается жизнь, – живая жизнь, ибо на «Колесухе» «живой» жизни нет, как нет живых людей, а есть ходячие трупы, как нет вообще «людей», а есть числа, номера, манекены с ярлыками: уголовный, политик, бывший студент, бывший агроном, бывший учитель. На «Колесухе» не говорят, а шепчутся; на «Колесухе» не спят, а тяжело дремлют с готовностью в любую минуту вскочить и вытянуться в струнку; на «Колесухе» не умываются, а чешутся; на «Колесухе» не едят, а, торопливо, обжигаясь, глотают, на «Колесухе» нет ни норм, ни закона, ни правил, ни обычаев, а есть только разнузданное «хочу» любого солдата, любого надсмотрщика – американские плантации на берегу Амура, плантаторы с фамилиями: Карпов, Сидоров, Смирнов, белые рабы под серыми куртками, а вместо американских лесов – амурские сопки, болота. И мошкара – мелкая, злющая, тучами облепляющая лицо, руки, ноги.
– Был ты на «Колесухе»? То-то!
«То-то» стало фактом: мы живем в палатках, дырявых и грязных, куда легко и беспрепятственно проникает и дождь и ветер; когда ветер злится – вся палатка ходуном идет, а мы под серым полотнищем беспомощны, как дети; спим на грубо сколоченных козлах с соломенной подстилкой. Да мы не одни – у нас и гости водятся: уже приползают и греются. Сначала страшно, а потом привыкаешь: ничего, тварь безвредная, ведет себя пристойно, и ничего не требует.
В 4 часа утра нас выгоняют на работу; только-только светает, когда мы вылезаем из палаток и двумя длинными шеренгами выстраиваемся вдоль палаток, а перед нами темный лес; за нами – сопки, сбоку – топь и где-то недалеко Амур, а за Амуром – Китай – воля, свобода, но – близок локоть, а не укусишь.
Мы в рваных, грязных рубахах; многие из нас босиком, а утро холоднее: осеннее солнце греет скупо, по сопкам ползет туман; от леса тянет сыростью – дрожим, ежимся и ждем команды. Из крайней палатки показывается начальство – шеренги замирают…
– Первый, второй, третий…
Солдаты вскидывают винтовки, мы – лопаты, и десятками выходим на дорогу, десяток за десятком шлепаем по грязи, десяток за десятком отбиваем версты, а их немало: 12 верст надо пройти, чтобы добраться до участка и те же 12 верст обратно, когда погонят домой.
Мы роем канавы, режем дерн, возим песок, дробим щебень, прорубаем тайгу, тянем бревна, отбрасываем камни, – словом, прокладываем дорогу, но не по сухим местам, а по болотам, вопреки здравому смыслу, но зато на благо того, кто руководит постройкой и кто на каждой лишней версте богатеет. И богатеет здорово: выписываются фантастические цифры расходов, не выдается наше грошовое жалование (что-то около 30 коп. в день на душу, а нас 300 душ, – вот в день и набегает 90 рублей), полагающаяся нам одежда, обувь тоже остается в кармане, вместо фунта мяса получаем полфунта, вместо 3 фунтов хлеба – 2, и не мудрено, что начальство не торопится и с особенным удовольствием путь направляет по болотам, делая 2 – 3-верстные крюки, а каждый такой крюк затягивает работу на пять-семь суток, а тут иногда сама природа приходит на помощь: то вода затопит участок, то насыпь от дождя сползет вниз, то мостик привалится – глядишь, заново надо работать, еще на добрую неделю поправки, да починки.
От ближайшего жилого места 100-120 верст, вокруг сопки непроходимые болота, молчаливая тайга – и что хотят, то и делают с нами, а конвой, как на подбор – звери. Сами они тоже пасынки в своем роде: штрафные из полков, и им не сладко, и им, как и нам, приходится месить грязь, дрожать под дождем и ежедневно отмеривать 24 версты, да и кормят их туго; на ком же сорвать свою злобу, как не на нас, беспомощных?
Работаем мы не все вместе; для предупреждения беспорядков нас разбивают по десяткам и разбивают умело: по одному политическому на девять уголовных, на случай побега обязав всех круговой порукой – и уголовные следят за десятым политическим не хуже конвоира.
И куда и как убежишь? – по прямой дороге нельзя; кинуться в тайгу – пропадешь; по сопкам пробираться – обратно к старому месту вернешься, – и побеги редки, как редки у нас солнечные ясные дни. Девять уголовных начеку, глаз не спускают с тебя, знают, что в случае побега им придется расплачиваться своей спиной; наизусть все помнят редкие побеги и с дрожью вспоминают, как пороли один десяток, когда смельчак нашелся и, все презрев, кинулся в тайгу.
В июне бежал матрос Масалков – политический; поймали его тут же, дали 25 розог и заковали, недель пять работал в кандалах, стоя по колено в воде; весь он в кровоподтеках и ранах; а до него бежал один уголовный, десять дней кружился по сопкам, а на одиннадцатый день увидал, как что-то белеет вдали; обрадовался, решил, что на деревню набрел, побежал, радуясь, и – уперся в палатки.
Два смельчака – Парохин и Гришин – на глазах конвойных бросились в лес; загремели выстрелы; на помощь прибежали остальные конвойные. Минут через 20, Парохина и Гришина поймали и сквозь строй провели: конвойные зверски работали прикладами; Гришин тут же умер, а Парохина, полумертвого, отправили в больницу. В конце осени пытался бежать Федя Дрожжин (ныне покойный: где-то в Сибири убит в боях с семеновцами) – не удалось; поймали и били смертным боем. Счастливо бежал лишь покойный Алексей Бессель-Виноградов; дней 12 бродил по тайге, но в конце концов волю нашел.1 Из одного десятка бежал уголовный Грузинский; остальных 9 выпороли; два раза наказывали; каждый раз по 40 розог.
Урок давался большой; редкий мог кончить его: то велено десятку вырыть канаву в 120 аршин длины, в полтора аршина ширины, три четверти глубины и при этом всю землю свезти; то приказывают набить и свезти 18 – 20 вагонеток щебня, а везти надо версты 3 – 4, то вдруг велено на протяжении 120 аршин длины и 2 аршин ширины вырезать правильные четырехугольные куски дерна (каждый кусок глубиной в 2/5 арш.) и обложить ими тщательно дорогу. Был еще род работы: корчевка – работа тяжелая и почти невыполнимая – вырубить десятка полтора объемистых деревьев, распилить, а землю совершенно очистить от корней. При этой работе самые сильные падали; сахалинец Рогачев, человек в два обхвата, два раза бежавший с Сахалина, смуглый красавец, широкоплечий и сильный, как сохатый, не раз ложился наземь в бессилии. Режешь дерн, поднимаешь мокрые четырехугольники, а снизу тучей поднимается мошкара, слепит глаза, впивается в щеки, в губы; канаву роешь – вода по колено; щебень дробишь, грузишь в тачки, а тачки сломанные. Говорили старшему надзирателю Гвоздеву, просили заменить новыми, а тот просто и коротко ответил:
– На то и каторга, чтобы тачки были сломанные; с целыми немудрено.
Дождь ли, жара ли – все равно: работа продолжается.
Одно лето жара достигала 40°, – все-таки работали, хотя каждый день на тачках привозили по 2, по 3 человека, свалившихся от солнечного удара. Однажды фельдшер не поверил, решил, что арестант притворяется – исколол его всего иголками; проверить хотел.
Доктора нет – два фельдшера; один из них порядочный человек, но вечно пьян; напившись, жалеет нас, негодует, а помочь ничем не может. Другой трезв, как квакер, но подл до гадости; бывший казак, за дезертирство его присудили к 4-хгодичному заключению; подал прошение на высочайшее имя, и 4 года крепости отменили с обязательством прослужить фельдшером 5 лет на колесной дороге. В приемной у него всего одна бутылка йода, и одной и той же кисточкой он смазывает сифилитические язвы и простые нарывы; нередко рукоприкладствует, постоянно отказывает в лекарствах и неизменно сквернословит.
Конвойных человек сто; все штрафные и все потеряли облик человечий: «Колесуха» все уравнивает, начиная от начальника Кнохта и кончая техником Янцем (бывший офицер, отбывший каторгу за какое-то убийство). Кнохт собственноручно не дерется, но Янц иногда не прочь; Кнохт любит «выражаться» и читать нравоучения. Однажды ему пожаловались, что жалования не выдают, что сахара нет; он изволил улыбнуться и ответить:
– К чему он вам? Я сам пью без сахара.
А конвойные – конвойные однажды для забавы поймали собаку, переломали ей лапы, а когда она завизжала, выкопали яму, зарыли ее живой, подплясывая и играя на гармонике. А конвойные – конвойные бьют арестантов; бьют днем, утром, ночью. Бьют за то, что ты еврей; бьют, если носишь очки, длинные волосы: «а, забастовщик!»; бьют, когда надеваешь чистую рубаху; бьют, когда идешь на работу, с работы; бьют за недоконченный урок, за лопату, не вовремя поднятую, за то, что поскользнулся в грязи, за то, что не так быстро побежал, не так скоро исполнил приказание; бьют ночью, когда громко заговоришь в палатке, когда просишь «до ветру».
Ночь, тишина; выходишь из палатки и кричишь:
– Господин часовой, позвольте «до ветру».
– Иди, – раздается из темноты.
Бредешь к «параше», а не успел подойти – летишь со всех ног: получил прикладом по затылку. Оказывается, что конвой забавляется: «иди» – кричит не передний конвойный, а боковой – и передний бьет.
Как-то, в октябре, старикашка один вышел из палатки, попросился, а конвойный не пускает.
– Попляши, – говорит, – а то не пущу.
Старикашка шмыгнул носом и стал плясать.
В том же октябре месяце некий Абдышев попросился у часового выйти; часовой пустил, а когда Абдышев, возвращаясь, мимоходом заглянул в чужую палатку, – часовой Кравченко налетел на него, прикладом повалил на землю и сломал ему два ребра. Начальник конвоя, когда ему донесли о случившемся, заметил:
– Плохо, что сломал ребра, но молодец, что верен присяге, – но при чем тут присяга – осталось тайной.
Политического Гуткина конвоир избил до полусмерти за отказ Гуткина продать свою подушку за 20 копеек; у другого в течение нескольких дней не сходили кровоподтеки; избив его, надзиратель крикнул конвойным:
– А, ну-ка пощупайте его!
К счастью, никто из конвойных не подошел, один только отозвался:
– Не стоит: больно щупленький.
Больного Хихадзе, не вышедшего на раскомандировку, надзиратель, после поверки, вытащил за ноги из палатки, велел ему встать; когда Хихадзе встал, надзиратель ударом ноги в живот повалил его, избил, а потом позвал конвойного и велел погнать Хихадзе на работу: больного Хихадзе заставили пройти 12 верст под прикладом.
Тайга, болота, приклады и кулаки, сырость и голод, непомерная работа и сознание безнадежности, серое небо и безысходность, мошкара и вода по колено, рубахи с паразитами и голые нары – и понятно, что люди шли к избавлению окольными путями: рубили себе пальцы, нарочно заражали себя, пили настойку из махорки, симулировали сумасшествие – все, лишь бы быть отправленными в тюрьму, лишь бы уйти с «Колесухи».
За свое пребывание на «Колесухе» я помню много таких случаев: один политический, на моих глазах, лопатой рубанул себя по ноге, отрезав полпятки; несли его окровавленного, а другие глядели с завистью:
– Вот… отправят.
Уголовный армянин, когда катилась вагонетка, подложил под колесо два пальца; даже не вскрикнул, только скривился и, молча, стал оседать. Год спустя мы встретились на этапе по дороге в Нерчинскую каторгу, – он шел на поселение; был он безруким и седым.
Мой сосед по нарам, ночью, под кожу ноги продевал красную, толстую шерстяную нитку, на ночь оставляя ее: нога пухла, гноилась, а он радовался и верил, что скоро отправят его.
Юноша, лет 20, порывистый и жизнеупорный в тюрьме, говорил мне на работе, когда мы резали дерн, вяло и медленно:
– Я не могу больше. Вчера я десять раз получил прикладом. Я с ума сойду или подложу пальцы под вагонетки.
Я следил за ним ежеминутно; когда подкатывалась вагонетка, я замирал в волнении.
Не пришлось ему воспользоваться вагонеткой: однажды надорвался, поднимая осину – и хлынула кровь горлом, – отправили его в тюрьму. А Малыгин – тот просто: взял топор и отрубил большой палец руки – тут же, у всех на глазах, руку положил на сруб, точно говядину, и ударил быстро.
А дни тянутся медленно, уныло и жутко, как жутко днем на работе, как жутко ночью в палатке, но зато каждый вечер, по возвращении с работы, нас выстраивали перед деревянным крестом (стоял он перед палатками – большой, некрашенный) и заставляли петь «Спаси, господи».
Христианин ли ты, еврей, магометанин – все равно: стой и пой, в противном случае опять тот же приклад. Приклад на «Колесухе» никогда не отдыхает, он всегда наготове.
Вечер – зыбкий и бледный, десяток за десятком тянутся к кресту, выстраиваются, и под темными замолкнувшим небом, далеким и черным, несется хриплое, нестройное пение, а те, кто поют, дрожат от сырости и шатаются от усталости, а те, кто заставляют петь, покрикивают:
– Громче, сволочье!
Разносится окрест:
– «Спаси, Господи, люди твоя»…
Звезда мелькнула, другая, дрожат дальние огни кухни, светится палатка техника Янца, шумит угрюмо тайга.
– «Бла-а-говерному импе-е-ратору»…
Кое-кто крестится, вон кто-то вздохнул тяжело, кто-то за моей спиной протянул тоскливо: «господи» – и какая жуть в этом протяжном тихом шепоте.
– «Благослови достояние твое»…
Нет благословения, ни милости, ни надежды, а в палатке толчея, злые окрики, шипящие голоса, – все люди и всем тяжко, – и говоришь себе, твердишь себе: «держись, держись, не поддавайся ни тайге, ни туману, ни осенним темным снам». После молитвы скудный ужин второпях, наскоро, а будь он даже лукулловским – все равно не до него, лечь, скорее лечь, скорее натянуть халат на голову и уйти от всего: от палаток, от прелой соломы, от приклада, который каждую минуту занесен над твоей головой, от скрипа тачек, от лопат, от мокрого дерна, от ржавых вагонеток, от груды щебня и от людей, да, от людей, похожих на все, что угодно, только не на человека, даже если эти люди любят Пушкина и знают, какое великое слово – слово «революция».
Нервы у всех точно обнажены; ссоры часты, как дождь, малейший пустяк является поводом к брани, – и мы ругаемся, как извозчики, а грязны мы, как трубочисты: месяцами не меняем белья, его нам не выдают – и три четверти ночи воюем с насекомыми, а избавится от них не можем.
Ночью палатки, словно барак тифозный: кто бредит во сне, кто вскрикивает, никто не спит спокойно; мечутся, точно грешники, разбрасывают руки и ноги, ворочаются, тяжело дышат, тяжело спят, а вставая на работу, кашляют хрипло, надрывно и гнутся, как потом гнутся над тачками, над вагонетками, под тяжестью полос дерна.
Мы все простужены, мы все кашляем, мы живем в воде, работаем в воде и стынем в воде, от нее не уйдешь: она пробирается в палатки, подползает к тебе, когда остервенело тычешь лопатой в землю, когда прокладываешь канаву.
На работе мы не отдыхаем: некогда, каждый час дорог, а в любом десятке есть нерадивые, больные, слабые и ленивые – и за тех и других равно надо расплачиваться. На работе мы не только не поем, но даже редко разговариваем, а когда уж невтерпеж – то ругаемся. Мы ненавидим свою работу, как она ненавидит нас, и ежеминутно подставляет нам ножку: то щебень не поддается, то канаву прорезает огромный камень, то вагонетка вырывается из рук и по откосу бешено мчится вниз.
Мы – плохие работники, но и руководители наши хороши: техник Янц путает север с западом, надсмотрщики едва умеют обращаться с инструментами, а начальник Кнохт озабочен одним: подольше бы строился его участок. За кнохтовские сбережения мы расплачиваемся суставным ревматизмом, ранами, когда босой ногой попадешь на рельсы – хриплым кашлем, нудным и беспрерывным, а в результате нередко чахоткой.
Лагерь перемещается каждые 15 верст. Это происходит приблизительно раз в 2 – 2,5 месяца. Когда участок в 15 верст закончен, – лагерь снимается с места; сворачиваются палатки, грузится солдатское и начальническое добро, и партия трогается. Пока приходят и устраиваются на новом месте, пока расчищают поляну для стоянки, проходит 3-4 дня, и арестантам на эти три дня выдается на руки вся провизия и, таким образом, каждому десятку приходится тащить на себе лишних 9-10 пудов (кроме лопат, топоров, одежды) на протяжении 15 верст, и как часто в изнеможении десятки выбрасывают свою провизию, оставляя только по куску хлеба, – и вплоть до окончательного устройства на новом месте вся партия голодает.
«Новое место – новая жизнь»…, все по-старому и на новом месте: та же тайга, те же конвойные и тот же бессмысленный невыполнимый урок.
Мне повезло: я встречаю среди конвойных земляка, разговорились случайно, когда я устилал пол в солдатских палатках еловыми ветками, – и земляк меня не угощает прикладом, даже покурить дает, а это такое блаженство: ведь, мы курим сушеные листья, мелко накрошенную кору. Каждая затяжка – восторг, каждая струя дыма – счастье, а мой земляк по Волге даже и не знает, как он осчастливил меня. Бедняга, он в скором времени угодил под арест, правда не из-за меня, а за винтовку, нечищенную. Коротка была наша дружбы, но памятна на всю жизнь. Однажды меня назначили на домашние работы, по нездоровью. Работа эта считается более легкой, а в круг ее входят такие задачи: в течение дня раз пять сходить в лес (это за версту от лагеря), каждый раз притащить по дереву, распилить и нарубить дрова, – это до обеда; после обеда надо заполнить сорокаведерную бочку водой; дается два ведра, а коромысла нет, проволочная ручка режет ладонь, вода далеко, идя, приходится скакать с кочки на кочку. Вот, наполнил, идешь, но не попал на кочку, поскользнулся, ведра опрокинулись – иди обратно.
Земляк мой выбирал деревья потоньше, а на кочках даже помогал и не злился, когда я отдыхал, – где ты теперь, милый? Хорошо б повидаться, и верю я: узнаю его, мигом узнаю. хотя немало лет прошло с того дня, когда я на берегу Зеи тащил дрова для солдатской кухни и пол в палатке господина Янца посыпал песочком – песочком для красоты и уюта. Памятна эта Зея – особенно приток ее один, крохотный, только вот забыл, как он назывался. Был он, как все речушки: ничего особенного, ничего выдающегося, а, ведь, на всю жизнь остался в памяти, ничем его не выскоблишь, никак о нем не забудешь.
Однажды, было это уже к концу осени, дней пять дожди лили беспрерывно, точно миллион бочек кто-то наверху опрокинул, и приток этот словно взбесился: разлился широко-широко, сорвал мост как раз на полпути к месту работ, и на 2 версты раскинулся по равнине, забурлил, закипел, заволновался. Сорван мост, а на работу шагать надо, – и ежедневно мы эту речушку переходили вброд, раздеваясь догола и, не обсохнув, становились на работу, а продолжалось это двенадцать дней, – в холодные последние осенние дни с заморозками. «Колесуха» обратилась в сумасшедший дом.
Сбрасываются штаны и рубахи, лопаты болтаются на голых плечах; робко пробуешь ногой воду – холодно, кровь стынет, но команда не умолкает:
– Марш! Марш!
Вот уже вода до колен, вот она уже выше; кто-то рядом поскользнулся, под водой попал ногой на рельсы, порезал ногу и стонет; перед тобой мелко дрожит чья-то посиневшая худая спина; близко старик-уголовный бормочет:
– Иисусе Христе, Иисусе Христе!..
И растягивается цепь из голых плеч, из голых спин – все синие, все жалкие, все маленькие – все, все, все…
И вдруг раздается громкий крик:
– Я – адмирал. Посторонись: мой броненосец плывет, — и студент тут же швыряет халат, ложится на него, машет руками и ногами, гудит, свистит и заливается тоненьким сумасшедшим смешком.
Внесли его в палатку на руках; несли и молчали, а вечером у Креста пели:
– «Не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого»…
Горел свет в палатках конвойных, вырисовывались ближние деревья, мелко-мелко моросил дождик.
Ночью, сквозь продранное полотнище палатки, глянула одна звезда, другая. Был в них привет неумирающего движения, но все живое вокруг дико и мертво.
1 мая Из Хабаровска стартовало 4 квадра своим ходом, остальные дошли на машинах с прицепами до славного Биробиджана и все встретились на заправке. Всего нас было 11 квадроциклов и 12 человек народа. Из этой толпы даже было две женщины, причем Вероника прошла весь маршрут за рулем, за что ей огромное уважение от всей нашей суровой мужской компании.
Пройдя без особых проблем участок асфальта до Биракана и распугав деревенских собак и кошек ревом квадров мы перескакиваем сначала полотно железной дороги, а затем и мост через Биру. Когда-то в поселке существовал своеобразный аттракцион — подвесной пешеходный мост. Теперь от него осталось одно название.
Впереди 30 км до первой цели путешествия — пещеры Старый медведь. В 10 км от поселка буквально утыкаемся в борт патрульного УАЗика лесоохраны. И вновь, как и в прошлом году в Приморье удивлению нет предела. С нами вежливо здороваются, интересуются целями и маршрутом путешествия и вручив КАЖДОМУ памятку по мерам безопасности желают счастливого пути и хорошего отдыха. Еще через час выкатываемся на поляну перед пещерой. Вокруг как обычно полно мусора и пустых бутылок. Это еще не «наши» места, где людей практически не бывает и мы, смирясь, беремся за наведение порядка и устройство лагеря. Вокруг огромное количество свежей черемши — витаминный салат обеспечен. Вот и началось путешествие.
Каждому в подарок досталась кружка с эмблемой экспедиции.
С утра позавтракали и не спеша отправились в пещеру. Для нашей группы это второй опыт посещения подземелий природного характера. Надо сказать Мокрушенская пещера была интереснее, но гораздо более загажена людьми. Хотя и в Старом Медведе есть красивые вещи — потрясающие кристаллы снега и льда вблизи выхода и огромный ледяной купол в центре зала. Колонию летучих мышей мы видели только накануне вечером у входа в пещеру, днем они скорее всего прячутся где-то в отдаленных уголках.
Собираем лагерь, пьем чай и выдвигаемся дальше по маршруту. Обсудив опыт прохождения нашей колонной Биракана решаем исключить из маршрута деревню староверов, чтобы не наводить панику и не тревожить людей понапрасну. На развилке уходим вправо, к мосту через Биджан. Через 5 км мы на берегу. Долина этой реки крайне интересна по своему характеру. В отличии от большинства рек нашего региона Биджан имеет очень четко выраженную не широкую долину, где река течет одним руслом, а берега имеют множество открытого и при этом не сильно заболоченного пространства. На подъезде к мосту посмотрели памятник природы местного значения — скальный утес на одном из склонов сопок.
Мост аккуратно распилен на части и отсутствует в принципе. Местные из его обломков соорудили наплавную пешеходную дорожку, видимо для рыболовных целей. Для транспорта остался только борд. На берегу несколько машин с отдыхающим народом. Все с интересом наблюдают за нашей переправой. Вода в реке средняя и для нас брод вполне проходим. Больше времени уходит на извлечение из сумок и одевание вейдерсев.
После переправы обсуждаем планы. Есть предложение уходить дальше по маршруту, но во первых время уже послеобеденное и до следующей нормальной реки далеко, а во вторых мы и так опережаем график не поехав к староверам. Решаем уйти выше по Биджану, встать там лагерем и обеспечить себе возможность порыбачить. Сделав крюк по старой лесовозной дороге выскакиваем у другого разрушенного моста. Поляна отличная, а главное вокруг никого. Устраиваемся. Народ с удочками и спиннингами разбредается по реке. К вечеру уха и охапка черемши на столе.
Вечером тепло и почти безветренно. Паша ухитрился даже открыть купальный сезон …
Ночью просыпаюсь от шуршания по тенту дождя. Ну вот и испортилась погода. Прогноз обещал нам это перед поездкой, вот и сбылось. В палатке уютно, а под шелест спится еще лучше. К утру резко и значительно похолодало, а дождь перешел в снежок. Утренняя картина выглядит забавно.
Встаю и первым делом иду натягивать упавший на стол пот тяжестью снега тент. Народ явно не готов к такому повороту погоды — у многих вещи разбросаны на технике, а у Алексея и вовсе вейдерсы «сушатся» вывернутые наизнанку. Костер безумно дымит и ясно, что готовить на нем придется о-о-о-о-о-чень долго. Достаем индивидуальные газовые горелки, завтрак проходит «налегке» — кофе, бутерброды, для желающих быстро заварная каша и картофельное пюре. Сегодня нас покидают Теодор и Олег с Натальей. Так было задумано изначально Олегу в понедельник на работу и первомайские праздники для него заканчиваются. У Теодора болеет ребенок и он тоже решил вернуться. Всем спокойнее — обратная дорога в две машины при плохой погоде лучше, чем в одного.
Обсуждаем план на день с группой. Есть предложение посидеть на месте или продолжать двигаться дальше. Большинством решаем идти. Сидеть в холоде без движения и не понять чем заниматься скучно и времени жалко. Выходим все вместе до развилки и Теодор с Олегом уходят к броду. Снег усиливается.
Движемся по маршруту в сторону верховьев Биджана. Снега навалило уже см 20. Картина потрясающая — в прямом и переносном смысле. В прямом потому что в рукава уже натекло воды и начинает потряхивать, а в переносном потому, что тоннель из зеленых листьев покрытых слоем снега выглядит сюрреалистически. Мелкие деревца вдоль обочины все ниже и ниже гнет к земле. Уже практически не разгибаясь ползем под ветками. У идущего первым не квадр, а просто сугроб. Мужики меняются в забое. Наконец колонна встает. Дальше идти ходом просто невозможно. Втроем уходим вперед пешком — освободив ветки от снега мы даем возможность деревьям распрямиться и открыть дорогу. До спуска к реке остается км 5. Пройти бы их и встать лагерем сушиться. Сейчас мы на гребне хребта. Огромные кучи снега валятся на голову, но нам жарко — мы в движении. Этого же нельзя сказать об остальных. Мы прошли уже с пол километра, не грех бы и поменяться. По станции народ сообщает, что замерз и надо поворачивать назад. Подъезжает Серега и говорит, что двигаться дальше желания нет — холодно и мокро. Возвращаемся пешком к колонне. Неожиданно выясняется, что не все готовы к таким погодным условиям — у кого-то мало теплых вещей, кому-то просто не во что переодеться. Судя по синим лицам 5 км нам не пробиться — это точно. Игорь предлагает сразу развернуться и идти в поселок. Мне безумно жаль пройденной дороги и топлива и я пытаюсь найти хоть какое-то решение. На карте в трех километрах от нас обозначено зимовье. Разворачиваемся и колонной прем его искать. Дорожка сворачивает в сторону от хребтика вдоль которого мы идем и ныряет в марь. Паша на Хмыре скрывается за поворотом. С ходу пытаюсь проскочить за ним и квадр проваливается в торф. Да уж — груженый Поларис на 27 Бигхорнах это не Хмырь на 30 грязевке. Лебяжусь, народ ждет сзади. Пешком убегаю за Пашей и Лехой к речке. С противоположного берега возвращается Паша — на квадрах не пройти и зимухи нет. Делать нечего, надо разворачивать колонну и идти в поселок. Развернулись. Народ унесся вперед. Настроение отвратительное. Пытаюсь прикинуть дальнейшие варианты. Сегодня день прошел впустую, спалили кучу топлива и еще откатываемся назад. Понятно, что такая погода однозначно поднимет уровень воды, это уже с утра было заметно. Выкатываюсь к броду. Вода заметно поднялась, но даже не это главное — Миша при попытке пройти брод сходу, был смыт и квадр нахлебался воды. Увидевший этот момент Алексей (он и так с утра был без вейдерсев) нырнул за Мишей по грудь и помогал удержать и выдернуть квадр из речки. Гляжу, что Игорь и Леша уже готовы словить гипотермию, а впереди еще переправа и 6 км до деревни. Прощупываем с Сергеем линию движения — воды по пояс и течение валит с ног. Благо глубокое место не такое широкое. Первым заходит Паша. За ним со страховкой отправляем по очереди остальных. Лешу и Игоря сразу отправляю в поселок искать пристанище и отогреваться. Сверху все время идет снегодождь. Теперь главная проблема — это переправа «утопленника». Выставляю своего Полариса в речке в виде направляющего, за него блок-ролик на оттяжке. Паша цепляет Хмырем Мишиного Аутлендера и ходом перетаскиваем его через самое глубокое место. Расчет сработал — квадр на мелководье. Снимаем оттяжку и блок и Паша вытаскивает Аута на берег. Мы переправились! Мишу «на галстук» и следом за остальными. Нашим пристанищем становится то ли гостиница, то ли общежитие рыборазводного завода. Народ в трусах, кругом горы грязного и мокрого шмотья, но главное есть печка и она во всю топится. День заканчивается в тепле и уюте.
В общаге только 8 кроватей в двух комнатах и я ухожу в кабинет директора на пол. Спальник и коврик не промокли в гермобауле, а это главное. Да и не храпит никто под ухом.
Утро следующего дня. Мы в маленьком поселочке, где половина домов, как была построена — так никогда и не была заселена людьми. Сейчас они стоят с табличками «Дом в аварийном состоянии — вход воспрещен» и их уже начали разбирать. Тем не менее завод работает здесь с 1933 года. Наша чумазая техника для местного населения — как летающие тарелки, все на нее косятся. С утра немного развеяло и дождь прекратился. Мы понемногу сушимся от печки в доме и на ветерке. Миша занялся реанимацией своего коня.
Дабы наладить контакты с местным населением и заработать «плюсиков» на баню народ взялся покатать местную детвору. Как положено — Вероника девчонок, а Паша, Алексей и Игорь пацанов. Баня на вечер была обещана.
Паше даже предложили поменять его «Хмыря» на чудо местного квадропрома.
Паха отказался только из-за отсутствия на новой модели лебедки.
К обеду основные дела закончены и в голову неотступно лезут мысли о малом количестве топлива. Уже понятно, что весь маршрут по плану нам не осилить по времени. Но отступать мы не намерены. Вернуться обратно даже не дойдя до царского тракта мы просто не можем. Самым реальным видится сгонять за бензом. Все попытки организовать доставку топлива из Биракана дистанционным путем успехом не увенчались и мы с Сергеем собираем и грузим на квадры все пустые канистры. А кроме того нужно пополнить запасы моторного масла, ибо у команды «техники превосходства» после Мишиной реанимации масло практически иссякло. Около трех часов дня стартуем с Серегой в сторону Биракана. Неплохого качества лесовозка, по которой еще пару дней назад бодро ползли легковушки всех стран и мастей теперь после снегопада превратилась в хорошую трассу для развлечения стоковых джипов. Даже мы в паре мест переходили на пониженную с полным приводом. Выкатились в поселок. Ближайшая заправка в 13 км на свороте в Известковый. Затянутые низким свинцовым небом и подернутые зеленой дымкой молодых листочков на фоне белого снега сопки Малого Хингана смотрятся угрожающе. Но там впереди друзья и не пройденный маршрут. Бегом к окошечку кассы обгоняю водителя топливозаправщика и после нас станцию закрывают на 1,5 часа на раскачку топлива. Повезло… 200 литров топлива раскидываем по двум квадроциклам, последние 8 литров синтетического масла тоже скупили, короткие звонки родным и мы стартуем к седым Хинганским сопкам. Заскочили с Серегой в Биракане в магазин и перекусив чем… в общем что в магазине было прем дальше. К своим мы попадаем к 21.00 без происшествий, добавив 120 км на спидометр. Мужики уже начали волноваться по поводу нашего отсутствия.
Завтра в путь, техника исправна, снаряжение просушено, топлива и масла вполне в достатке. Пустила бы только река… Неожиданно Игорь сообщает, что решил сняться с маршрута и завтра возвращается домой, говорит нет теплых вещей и к такой погоде он не готов. Ну что же, каждый выбирает сам, если в этом нет угрозы безопасности.
С утра небольшая экскурсия на рыборазводный завод… Три МИЛЛИОНА мальков кеты. Абсолютно открытые природные условия с теплыми подземными ключами, рыба уходит когда ее перестают кормить. Кормушки автоматические — работают по времени. Специальный корм из Дании и сотрудники даже не представляют сколько он стоит — говорят, просто присылают…
Еще пол часа и мы на броде. Все — надежд никаких. Подъем воды столь высок, что и думать не стоит о переправе вброд. Это первый раз, когда мы не взяли средства для переправы. Но я даже и представить не мог, что погода сыграет с нами столь злую шутку. Фотаемся и обсуждаем варианты…
Уже обдуман плот и использование остатков старого моста, но все это время и все же риск опять утопить технику сохраняется. В сотый раз смотрю в карту. Вспоминаем, что один из местных жителей говорил о старой дороге, которой сейчас не пользуются, но состояние у нее должно быть сносным и идет она по этому же берегу Биджана, где стоим мы, но после второго брода. Мы кстати возле него ночевали. Возникает вопрос — а можно ли до нее добраться минуя броды. Сравнивая разные карты нахожу тоненькую ниточку давно заброшенного объезда. Остается участок совсем без дороги всего 1,5 км — это реальный шанс! Прощаемся с Игорем и окрыленные несемся искать старый сворот.
Вот и началась «НАША» дорожка. Достаточно бодрый подъем на хребет с огромными кусками белого мрамора на вершине — Видно его когда-то пытались здесь добывать, но не карьерным способом, а путем вытаскивания из леса огромных валунов раскиданных в окрестностях дороги.
Спуск вниз и мы сворачиваем на «направление». Старый темнохвойный лес, мхи и лишайники кругом и вокруг огромные валуны гранита и мрамора и все это на фоне чудесной разрушенной много лет назад дороги. Мы в восторге, мы так к этому стремились.
Километров 12 такого счастья и мы выходим к тупику на левом берегу Биджана. Последний километр дорожка скачет по откровенной мари.
Впереди у нас 1,5 км вообще без дороги. Делаем пешую разведку — впереди три ручья с заболоченными берегами, сплошными зарослями кустарника и просто лес. Обычная работа по разведке, расчистке направления движения, проводке техники. И если в районе обеда даже слегка выглядывало солнышко, то все остальное время на голову льет дождь. Оставшееся время до вечера мы ломим эти 1,5 км. Вымотанные, но довольные вываливаемся на дорогу. Еще пару километров вверх по Биджану и нас принимает на ночевку прекрасная поляна, с огромной елью в центре. На голову льет дождь, вода в Биджане продолжает подниматься постепенно выходя из берегов. Ужин и мы ползем по палаткам.
С утра раздуло, временами в разрывах туч даже мелькает солнышко. Пока готовим завтрак палатки успевает даже обсушить ветерком. Собираем лагерь и выходим на дорогу. В этом месте состояние ее вполне приличное, видно, что периодически по ней ездят на рыбалку, поскольку она постоянно бежит вдоль Биджана, но вот речка блеснув сквозь ветки ивняка уходит в сторону и дорога загрустив становится все хуже и хуже, ну в смысле все интереснее.
Начинаем подъем на хребет. Дорога когда-то была полностью устлана гатью, видимо глинистый подъем был серьезным препятствием на пути техники. Сейчас, по прошествии многих лет вода размыла под бревнами канаву и гать стала больше похожа на мост. В результате прохождения этого сложного участка Алексей ухитрился даже кувыркнуть свой Аут. Обошлось без тяжелых последствий для техники и пилота.
Выбрались наверх, сверили направление по навигатору. До царского тракта остается около 10 км и пересечение еще одной долины небольшой речки.
Мы уже привыкли, что в местах, где дороги давным давно не используются периодически встречаются участки с идеально ровной поверхностью протяженностью от сотни метров до нескольких километров. Это самый коварный «капкан» — в любой момент эта благодать может оборваться каким угодно препятствием от ямы или бугра, до канавы в несколько метров глубиной, поэтому мы особо не разгоняемся. А мостов на этих дорогах уже давным давно нет и размытое полотно встречается часто.
Внизу поперек заболоченной долины лежит гать. Когда-то она наверняка была засыпана грунтом, но со временем вода сделала свое дело и сейчас это километр триального участка с народной забавой «перелезь через бревно» очень развлекательная штука.
Очередной не высокий перевальчик и мы стоим на колесухе! Передать чувства тяжело. Дорога и дорога, в обе стороны от перекрестка уходит нормальная, совершенно проезжая не заросшая и не заваленная дорога. Если не знать ее историю, то и не притормозил бы. А так… В общем, чтобы понять — надо постоять на ней.
Сворачиваем направо. Время близится к обеду и мы едем смотреть урочище Ашикан. Это одна из базовых точек колесухи на Хингане. Сначала здесь стоял большой лагерь строителей дороги, а затем была станция. Сказать, что когда-то в этом месте жило несколько сот человек невозможно — кругом просто лес. Пока народ режет бутерброды и кипятит чай бегу в лес. Бродя по окрестным местам пытаюсь угадать где стояли бараки, как текла жизнь… Обращаю внимание на достаточно глубокий провал в грунте — похоже здесь был колодец. В соседних кустах из земли торчит кусок металла. С изумлением выдергиваю на свет божий ведро. Кованое железо, заклепки, вес килограмм 15 не меньше. Ох не прост был каторжный труд. Несу находку на всеобщее обозрение.
Еще по дороге попадается клепанный не то таз, не то дно от бочки и тоже веса приличного.
Тем временем готов чай и перекус. А на голову все также льет дождь.
Перекусили, обсудили вопрос о том, что мы так мало знаем об истории нашего края и о людях живших здесь раньше. Надо двигаться дальше. Решение принято еще накануне — мы идем по колесухе на восток. До выхода из Хинганских сопок в цивилизацию к поселку Преображеновка остается около 50 км того самого царского тракта. В запасе у нас еще три дня, так что прохождение вполне реально. Так мы тогда считали. Стартуем.
Заболоченные участки чередуются с нормальной дорогой, иногда препятствия мы объезжаем по лесу, короче двигаться пока вполне получается, хоть и не быстро. Периодически Паша дергает Хмырем то меня, то Сашу. У меня в ручьях умерла передняя лебеда, а Саша вообще идет в полном стоке — как из салона забрал, так и обкатывает Полариса.
Очередное болотце… насыпь дороги, где был мост поросла деревьями см 30 толщиной, теперь обходим прыгая по кочке. Миша уходит по фары… просто яма в воде, а рядом вполне проходимо.
Благополучно выбрались из болота, идем дальше. Дорога выбирается на небольшой взгорок, огибает хребтик и… мы упираемся в речку. Это Левый Биджан. В своем обычном состоянии его ширина не больше 10 метров судя по прибрежным кустам, но сейчас даже до них около 50 метров залитой по пояс поймы. Глубина в русле вообще не понятна.
Время уже шестой час и остается только вставать здесь на ночлег. Все мысли конечно только об одном, как преодолеть речку. Паша и оба Алексея разгрузив квадры уходят искать возможные варианты переправы в другом месте. Оставшаяся часть группы берется за установку лагеря, а Сергей за приготовление ужина. Через пару часов возвращаются мужики. Они прошли по залитой водой мари больше 3 км. При таком уровне воды пройти речку на квадрах не реально. Спасти может только только плот и пустые канистры от топлива. Паша с Алексеем говорят, что перенырнут речку вплавь с легкостью для организации переправы. Возвращаться никому не хочется. Вечер под тентом при шуме дождя… и тут приходит сообщение. Позвонив по спутниковому мы узнаем, что в семье одного из участников путешествия несчастье — два дня назад у него умер отец. Понятно, что на похороны он уже не успевает, но и тянуть с возвращением не стоит. Решение принято — на утро мы разворачиваемся и по своим следам возвращаемся домой.
С утра настроение у всей группы далеко не радужное. Все также с перерывами накрапывает дождь. Выходим в обратную сторону. В какой-то момент начинаю замечать, что при переключении передач клинит ручку переключателя. Беда уже известная на Поларисе — умирает подшипник обгонной муфты вариатора. Пожалуй пора, за 12-то тысяч пробега, но мне от этого не легче. Вопрос только в том, что надо заглушить двигатель, чтобы переключить передачу. К обеду прошли всю дорогу и вот заходим в лес. Миша передает по станции, что тот участок, где мы форсировали последний от нас ручей уже затоплен разлившимся Биджаном и надо искать переправу выше по течению. После половины ходового дня и размешанного 17 квадрами (прошли туда-обратно) болота на тяжелом и хромом Поларисе без передней лебедки мне совсем не сладко. В очередной засаде инстинктивно дергаю переключатель передач на себя не заглушив двигатель и… срываю шлицы. Квадр теперь может двигаться только вперед и только на пониженной скорости. Все попытки закрепить рычаг и заставить его работать под дождем в болоте успехом не увенчались. Друзья рядом — Паша и Алексей готовы выдернуть если сел. Понимаю, что все засады могу пройти только ходом — шансов на второй заход и маневр уже нет. Метров через 150 на очередном «продубасе» под правое колесо попадает корень и левым передним я прилетаю в березу. Обиженный ШРУС говорит «кряк» и я остаюсь трехногим. Впереди еще два ручья, а я на недоприводе и только вперед на пониженной. Первый ручей — это овражек со стенками высотой см 70. Понимаю, что если я туда свалюсь, то выдернуть меня даже Пашиным Хмырем будет не реально. После некоторых размышлений приходит решение — я пилю два бревна и подкладываю их по ширине рычагов на подъем. Ныряю в овраг и по бревнам задние колеса выталкивают квадр почти до уровня противоположного края.
Остается немного. Распускаю заднюю лебедку и пропустив веревку под днищем и встегнув в карабин на переднем фаркопе, чтобы не уходила вбок начинаю потихоньку выталкивать квадр по бревнам наверх. Но после всех камней днище защиты все в задирах и через пол метра синтетика просто рвется. Вот я и без задней лебеды… Но теперь уже Хмырь без труда завершает эвакуацию калеки из оврага.
Еще сколько-то времени и Паша перетаскивает меня через последний размешанный участок болота. Смотрюсь я при этом достаточно живописно.
Дальше все проще — мы на дороге. Прямым путем медленно, но верно через несколько десятков километров мы выкатываемся к пещере, где ночевали первую ночь. Чуть-чуть смыть грязь, ужинать и спать.
На следующий день вечером 8 мая вся группа возвратилась в Хабаровск. Но тема Амурской колесухи осталась до конца не раскрытой. Надеюсь мы туда еще вернемся…
Комментарии